Ольга УНГУРЯН, Ярослав ШАПОЧКА

В преддверии Дня журналиста в столичном пресс-клубе телекомпания "Гравис" представила документальный фильм Максима Бернадского и Юрия Луканова "Кто вы, мистер Джеки?" Эта история о том, как в 1979 году голландская студентка Джеки Бакс через правозащитную организацию "Международная амнистия" начала переписываться с украинским диссидентом Валерием Марченко, отбывавшим срок за "антисоветскую деятельность".

В 70-е годы на Западе поднялся шум по поводу политзаключенных в СССР, и нашим зэкам-антисоветчикам сделали поблажку: разрешили получать письма и передачи из-за рубежа. Валерию Марченко в зону писали многие -- в том числе музыканты легендарного ансамбля "Роллинг Стоунз". Но самой верной, самой сердечной корреспонденткой была молодая голландка Джеки.

Их четырехлетняя переписка, оборвавшаяся со смертью Валерия, повлияла на всю ее жизнь...

 

Голландский табак, который Джеки передала Валерию, спас его по дороге в ссылку

На презентации фильма было многолюдно. Пришли мама Валерия, Нина Михайловна, и его близкие. Пришли бывшие сокамерники-товарищи по лагерю и тюрьме. И журналисты-лауреаты премии имени Валерия Марченко (едва ли не единственной сегодня неконъюнктурной журналистской награды). Из Амстердама прилетела Джеки Бакс -- в строгом брючном костюме, подчеркивающем стройную фигуру, с задорной короткой стрижкой. Она держалась очень прямо, говорила сдержанно, только глаза, пожалуй, выдавали, что творится в ее душе.

Ждали Валерия. И он появился -- со своей ироничной улыбкой, похожий на молодого Бельмондо, только очень усталого и исхудавшего (Семен Глузман успел заснять Валерия за год до его смерти, и этот трехминутный любительский ролик вошел в фильм). Изможденность и худоба -- от тяжелой болезни почек. С 16 лет Марченко страдал хроническим нефритом. Впрочем, болезнь не послужила смягчающим обстоятельством, когда 26-летнему Валерию вынесли первый приговор -- шесть лет лагерей строгого режима и два года ссылки.

"Его должны были отправить по этапу в ссылку, и он остался голый среди "волков": все у него отобрали, -- вспоминает мама Валерия. -- Пять моих пакетов, которые я посылала, мне вернули. И вдруг в последнюю минуту, то ли по ошибке, то ли по недосмотру, цензор подскочила и подала ему килограммовый пакет голландского табака. Этот табак спас его в дороге..."

 

Это была первая передача из-за рубежа и пришла она от Джеки Бакс.

"Дорогой друг, спасибо за пакет с табаком... Он пришел вовремя. Я не голодал в течение двадцати трех дней в разных тюрьмах и поездах. Потому что выменивал этот табак на сахар и мог есть хлеб с сахаром, а не со старой солью", -- сообщал Валерий в своем первом письме голландскому адресату. Он подумал, что табак прислал мужчина: "Мистер Джеки, я не знаю, кто вы, какие у вас возраст, профессия, взгляды. Поэтому мое письмо не очень интересно. Но я исправлюсь в следующий раз, когда получу ответы на эти вопросы".

Письмо было написано на стандартном листе бумаги с типичной для тех лет картинкой: у пограничного столба -- часовой с овчаркой. Джеки это потрясло.

 

"Поздравила меня голландочка, -- сообщал Валерий домой, -- пишет, что пришлет в подарок на день рождения словарь. Я в первом письме обмолвился, что у меня его нет, и вот такая реакция (Джеки и Валерий переписывались на английском языке. -- Авт.). У некоторых женщин есть интуитивный материнский синдром, как я это называю. Читать между строк невысказанное. Она всякий раз спрашивала о моих желаниях, просто умиляя своей заботой".

"Бог послал мне вас на моем пути", -- напишет он Джеки.

 

"Я была такая романтичная в то время, -- вспоминает Джеки. -- Очень молодая и наивная. И меня действительно волновало положение Валерия: как он со всем справляется, как ему удается выжить и оставаться оптимистом. Ведь даже в своих последних письмах, когда с ним все было ужасно, когда здоровье ухудшалось, он писал очень оптимистичные строки..."

Джеки прислала Валерию свою фотографию. "У вас очень милое славянское лицо. Ей-Богу, -- писал Валерий. -- Пожалуйста, не воспринимайте это как национализм. В Киеве в советской одежде вы не выглядели бы как иностранка. Я встречал очень похожих на вас девушек в селе под Киевом, где родилась моя мама. Неужели все голландки так выглядят?.."

 

Накануне ареста Валерию приснился страшный сон

Конечно, вряд ли все голландки были похожи на Джеки. Но и не все наши соотечественницы с милыми славянскими лицами могли сравниться с этой девушкой. В своем лагерном очерке с ироничным названием "Моя прекрасная леди" Валерий вспоминает об одной киевской знакомой -- очаровательной стюардессе международных авиалиний. Как выяснилось на суде, "прекрасная леди" сообщала в КГБ об "антисоветских настроениях" Валерия Марченко.

-- Он не входил в число украинских диссидентов, так называемых украинских буржуазных националистов, -- вспоминает Семен Глузман. -- Валерий не готовил материалы для самиздата, тем более для "тамиздата"... Он просто дал почитать нескольким знакомым свои рукописные статьи. Этого оказалось достаточно. Это был крик души человека, который осознавал, что параллельно с его жизнью убивают украинскую культуру и все, что связано со словом "Украина".

 

...Крамольную рукопись статьи "Киевский диалог" сотрудники уголовного розыска (в ходе операции, спланированной КГБ) изъяли у машинистки, ожидавшей Валерия Марченко в условленном месте, чтобы передать ему перепечатанные экземпляры. Он опоздал на встречу -- в тот день на работе, в редакции "Литературной Украины", его отправили делать срочный репортаж... Ночью ему приснился один из тех снов, после которых всегда целый день болит голова. Он шел сквозь какой-то лабиринт и вдруг, очутившись среди серых оград, услышал, что сзади клацнул замок. Потом ограды начали расти. Потом он услышал материнский плач... А утром его арестовали.

"Следователи пообещали мне в случае покаяния и признания вины -- уменьшение срока, даже освобождение, -- писал Валерий родным. -- Я поверил, ибо привык доверять людям"...

 

Позже его забрали из лагеря в Киев, предлагая свободу в обмен на публичное покаяние. Но после возмужания в зоне об этом уже и речи быть не могло.

-- Он писал, как тяжело жить в соответствии со своими убеждениями, -- вспоминает Джеки. -- Особенно если это влияет на твоих родных. Он говорил, что есть в мире вещи, через которые невозможно переступить даже ради самых дорогих людей.
Здесь не было нашей, украинской, Джеки

 

-- Джеки Бакс опасалась, что мы сделаем какое-то подобие "мыльной оперы" из истории ее переписки с Валерием Марченко, -- рассказывает сценарист, автор идеи и продюсер фильма Юрий Луканов. -- Она часто повторяла: "Это не Ромео и Джульетта".

"Мыльной оперы", слава Богу, не получилось. А что касается "Ромео и Джульетты", то Джеки, наверное, виднее.

Когда Валерий вернулся в Киев, они два с лишним года -- до его второго ареста -- перезванивались. В основном звонила она. "И он сказал, что Джеки его приглашает к себе, -- вспоминает мама Валерия. -- Но разве ж его выпустят?"

Валерия не выпускали. Он пытался выехать официально. Подал заявление через Министерство здравоохранения, чтобы его отпустили для лечения на Западе. Но все было напрасно.

 

-- Здесь не было Джеки, нашей Джеки, украинской молодой женщины, -- говорит Семен Глузман. -- Вероятно, у Валеры были какие-то знакомые здесь, в том числе и женщины. Но не было здесь вот такой Джеки, которая сказала бы: "Валера, пусть у нас будет семья". У Валеры не было семьи, когда его арестовали во второй раз...

После его смерти Джеки больше ни с кем из политзаключенных переписку вести не смогла. "Я потратила свои чувства на Валерия. Я и сейчас член "Международной амнистии", но ничего не делаю в этом направлении. Я не могу делать это снова. Это было слишком больно..."
-- Скажите, а вы никогда не жалели, что затеяли переписку с Валерием -- ведь это очень тяжелое испытание для молодой девушки из благополучной страны? -- спросили мы у героини фильма.

-- Я никогда не испытывала сожалений по этому поводу. Общение с Валерием придало смысл моей жизни. Я счастлива, что знала его.

 

В школе Валерий "вызывал на дуэль" четверых обидчиков

Мама Валерия Марченко, Нина Михайловна Марченко-Смужаница, редко делится воспоминаниями о сыне с незнакомыми людьми. И хотя в ней нет затаенной злобы на тех, кто еще пятнадцать лет назад "разоблачал" в глазах общественности украинских националистов, но навсегда осталась боль из-за погибшего в заключении сына.

 

Показывая семейный альбом, она останавливалась на каждой фотографии, подробно рассказывая о жизни сына, и за несколько часов нашей встречи, казалось, заново пережила его детство, непослушную юность и бунтарскую молодость. За окном неожиданно зашумел слепой майский дождик, Нина Михайловна схватилась за сердце и, словно оправдываясь за секундную слабость, сказала: "Когда идет дождь, оно всегда начинает болеть..."
-

- Валера был смелым человеком, у него с детства было развито обостренное чувство справедливости, -- говорит Нина Михайловна. -- Когда он заканчивал школу, его часто доставала одна компания из параллельного класса. Не выдержав издевок, он "вызвал на дуэль" всех четверых. В Сырецкий лес, обусловленное для получения сатисфакции место, Валера пришел вместе со своим другом, но, как только началась драка, "секунданта" выбили из "ринга", так что моему сыну пришлось самому держать удары нападавших. Я прихожу домой -- он лежит, молчит, прячет от меня лицо (палкой его тогда ударили по носу), но в глазах читается: я победитель... Потом, уже в лагере на Урале, рассуждая в одном из своих эссе о страхе во время допросов в КГБ, Валерий как бы поддерживал сам себя: "Ведь не испугался выйти против четверых..."

Страх не смог уничтожить его в зоне, он остался верен своей профессии даже за решеткой, продолжая оттачивать журналистcкое мастерство, совершенствуясь в таких жанрах, как эссе, исторические исследования, интервью, которые он брал у бойцов УПА. Там же он продолжил работу переводчика. (Когда учился на филфаке в Университете имени Тараса Шевченко, Валера побывал по обмену в Баку, где изучал азербайджанский язык. Тогда он стал, по существу, единственным украинским переводчиком азербайджанской литературы). Переводил также и с английского. Однажды выслал почтой прокурору УССР Глуху свой перевод новеллы Эдгара По "Красная маска смерти" с иронической просьбой найти в этом рассказе 1840 года "антисоветское содержание".

 

Помню, как он впервые передал мне капсулу со своими "крамольными" трудами. Мы уже прощались после нашего первого свидания на "Всесвятской" зоне в Пермской области, и вдруг Валера протянул мне маленький, завернутый в целлофан комок сигаретной бумаги. Я испугалась и сказала: "Сынок, тебя же потом за это снова посадят!". А у него в глазах мольба. Прошептал: "Мама, мне это нужно" -- и капсула незаметно упала в мою ладонь. Его статьи, открытые письма за рубеж и обращения к иностранным журналистам моя сестра Алла потом везла из Киева в Москву, оттуда все уже попадало в самиздат, шло в "большой мир" -- в прессу и на радио. Каждый раз после свидания с сыном я ехала домой с капсулой его произведений... Разумеется, были обыски. Один раз на Урале грубо прервали наше свидание, а в Киеве в СИЗО КГБ Украины, куда Валерия привезли в 1977 году из зоны и обрабатывали в надежде на его "официальное покаяние", нашли при свидании со мной эссе о бойце УПА Киселике. Кстати, этот труд, среди всего прочего, ему инкриминировали потом в Киеве на втором суде в 1984 году... После первого ареста Валерия, еще в 1973 году, кагэбисты не смогли присовокупить к его обличающим советскую власть эссе "Киевский диалог" и "За параваном идейности" сборник из ста остроумных антисоветских анекдотов. Перед очередным обыском меня просто осенило, и дома в батарее отопления я нашла их упакованными в сверток. Пришлось все порвать и спустить в унитаз.

 

Вся Пермская политзона знала печенье "мамино чудо"

-- Шли годы, у Валеры, инвалида III группы, прогрессировала болезнь почек, -- продолжает Нина Михайловна, -- но на все мои запросы и мольбы освободить его от тяжелой работы и оказывать должное медицинское обслуживание приходил казенные ответы: "состояние здоровья удовлетворительное" или "годен к выполнению обычной трудовой нормы". У меня не принимали дефицитные лекарства, действенные при лечении нефрита, которых не было в тюремной больнице. На зоне и в пермской больнице я давала взятки надзирателям, чтобы сын мог получать нужные препараты или сухофрукты. Возвращали даже витамины, и мне приходилось перемалывать с орехами таблетки витамина C. Перемешав их с яйцом, я запекала в духовке маленькие шарики, похожие на песочное печенье. Это "печенье" знала вся Пермская политическая зона, его называли маминым чудом.

Между нами существовала необъяснимая связь -- мы чувствовали друг друга на расстоянии. Когда я начинала болеть, ему тоже становилось плохо. В письмах сын писал о нашей "био-радио связи"... А после попытки перевоспитания в киевском КГБ, пройдя изнурительный пятинедельный этап на "кучинскую" зону обратно на Урал, Валерий заболел тяжелым воспалением легких. Целый месяц его выводили на работу, пока он не потерял сознание. Только тогда его в дистрофическом состоянии госпитализировали и выкачали из плевры полтора литра жидкости. Потом на свидании он сказал мне: "Уста Божьей Матери коснулись моего лба. Она меня спасла".

 

В Казахстане, в поселке Саралжин, куда Валерия отправили в ссылку на два года после шести лет зоны, условия были не намного лучше. В первый год ссылки ему очень помогла грузинская диссидентка, регент Тбилисского церковного хора, такая же, как и он, ссыльная Валентина Пайлодзе. Перед тем как Валерия привезли в хибару, где жили ссыльные и опустившиеся "бичи", ей приснился сон о том, что к ней приедет брат. На следующий день в худом, измученном этапами, одетом в хлипкую тюремную робу Валере она признала брата... После моего приезда в Казахстан сын был тепло одет, по возможности получал нужное питание. Но в больнице районного центра Уил смог побывать всего один раз. Соседи по палате стали его выживать, когда узнали, что он политический. Сын работал на машинном дворе в поселке в мороз и жару. Как сам шутливо писал, "кручу волам хвосты или, если выражаться современно, комбайнам гайки". В Саралжине у него наладилась переписка с друзьями-иностранцами. Именно тогда стали регулярно появляться письма Джеки, которая смогла поддержать Валеру духовно. И теперь душевное спокойствие он находил не только в молитвах или в занятиях йогой. Появился еще один человек, которому он посвящал свои чувства. Джеки -- милая девушка. Я, честно говоря, желала, чтобы такая, как она, стала моей невесткой.

 

 Все прошло по сценарию, намеченному на Владимирской, 33

-- После ссылки, уже в Киеве, два с половиной года свободы пролетели очень быстро. Мы с Валерой похоронили моего отца Михаила Марченко. Он был первым советским ректором Львовского университета, репрессированным в 1941 году, известным историком, профессором Киевского университета и педагогического института. Когда Валерий находился в зоне, старика жестоко избили прямо на улице, издеваясь при этом: "Получи, профессор, за своего внука националиста". Эту историю сын описал в эссе о деде "Оскудевшая Клио". Но дед дождался внука в 1981 году и прожил еще два года -- фактически до второго ареста Валеры.

 

После возвращения домой сын долго лечился, целых пять месяцев он не мог найти работу. А ведь в КГБ и милиции так хотели посадить его за тунеядство, отправить его в уголовную зону, а не политическую. К счастью, нашлась женщина, взявшая моего сына сторожем на опытное хозяйство лесных растений. В 1983 -- снова арест, допросы в СИЗО КГБ. Все время ведь следили, готовили провокации, не выпускали в Италию, куда Валерия приглашали несколько раз на лечение. В обвинительной части его дела фигурировали работы, написанные в кучинской и всесвятской зонах, увидевшие свет в самиздате, а также свидетельства казахов, надзирателей, некоторых врачей и лагерных стукачей. Валеру судили на открытом, как заявил судья Григорий Зубец, суде, куда я с трудом сквозь ряды дружинников и сотрудников ГБ прорвалась вместе со своей сестрой. В зале сидели совершенно не известные мне и Валере люди, проинструктированные кагэбэшниками студенты юрфака университета, "представители общественности" с коммунистическим блеском в глазах. Тогда Валера отказался принимать участие в слушании и объявил голодовку. Заседание было перенесено на следующий день, но все прошло по намеченному на Владимирской, 33, сценарию.

Лишь только в конце, после объявления приговора, в зал смогли прорваться девчата и бросить сыну гвоздики... Приговор от 13 марта 1984 года "самого гуманного суда в мире" был максимальным: 10 лет зоны и 5 лет ссылки. В конце своей защитной речи (сын отказался от предоставленного органами адвоката) Валерий сказал постоянно перебивавшему его судье: "Да ладно, давайте уже свои пятнадцать лет". Для него, страдающего от неизлечимой болезни, даже года, проведенного на зоне, было достаточно, чтобы умереть. Михаил Горынь, находившийся с Валерой последние его дни в камере лагеря Кучино, вспоминал, что мой сын все время лежал и только время от времени заворачивался в смоченную в кипятке простыню, ждал, пока через кожу отойдут шлаки, а потом выжимал из ткани мутновато-белую жидкость.

 

Мать почувствовала, что душа сына освободилась и прилетела к ней во время молитвы

-- После моих просьб сына перевели из Пермской тюремной больницы в Ленинградскую тюремную больницу имени Гааза. Мне приходилось ночевать под ее воротами в ожидании свидания с сыном, я уже понимала, что он умирает. Когда я сидела на лавочке на старинном кладбище возле больницы, ко мне подошла какая-то женщина и, посмотрев на меня, посоветовала молиться в часовне блаженной Варвары. Там я почувствовала, что душа Валеры освободилась и прилетела ко мне во время молитвы. Потом я пыталась уговорить местного священника зайти к сыну в больницу. Но он лишь дыхнул перегаром и сказал мне, отворачиваясь: "Нужно было вашему сыну больше верить в Бога, а не становиться преступником" После смерти Валеры я позвонила из Ленинграда в Голландию к Джеки и смогла только сказать: "Будь они прокляты!". Джеки так плакала...

 

P.S. Валерия Марченко похоронили на родине Нины Михайловны, в селе Гатное под Киевом 14 октября 1984 года. Когда цинковый гроб занесли в церковь Покровы, где Валерий был прихожанином, люди узнали его фотографию, а вскоре на казацкой китайке появились цветы и хлеб. В молебен время от времени вливались нервные переговоры сотрудников КГБ, они сопровождали прощальную похоронную процессию черным вороньим эскортом по всему Киеву и до самого кладбища. Валерий Марченко стал первым украинским политзаключенным, тело которого сразу же после смерти власти выдали матери.

При жизни Валерий и Джеки так ни разу и не увиделись. Она представляла его мысленно -- по письмам и голосу в телефонной трубке. А впервые увидела только в документальном фильме. "Это было очень странное ощущение, -- сказала нам Джеки.

 

-- Как будто Валерий вдруг ожил и я наконец встретилась с ним..."

 

01.06.2001